Ницше был уверен, что европейская цивилизация погрязла в суеверии и невежестве, продолжая цепляться за изжившие себя мифы и воззрения. Он звал к «переоценке всех ценностей» и предвещал появление особой расы сверхлюдей, которые на месте зияющей пустоты создадут новый мир. В его призывах, таких как: «Человечество должно стать лучше и греховнее», — мы можем услышать знакомую иронию и любовь к парадоксам даосов. Учителя Лао и Чжуан могли бы даже процитировать Ницше во время своих споров с Конфуцием. [122]

Всем известно, чего я требую от философов: они должны стоять по ту сторону добра и зла. Это требование неизмеримо выше иллюзии нравственного осуждения. Это требование проистекает из идеи, которую я сформулировал первым среди всех: нет никаких нравственных фактов.

Ницше не читал Чжуан–цзы, но он, бесспорно, был одним из немногих на Западе, кто пришел к аналогичному взгляду на мир.

В главе «Помрачения кумиров», имеющей подзаголовок «О том, как наконец «истинный мир» обратился в басню», Ницше, предлагая свою версию истины, очень походит на какого–нибудь дзэнского учителя безумной мудрости. Ницше начинает с такого заявления:

«Истинный мир» доступен мудрецу, человеку набожному и добродетельному; он живет в нем, он сам — этот мир.

Ницше был убежден, что истину нужно искать в «бытии», а не в познании, но, как и в случае с Камю, рядом не нашлось никого, кто подсказал бы ему, что значит быть. Тем не менее, кажется, Ницше удалось понять, что для этого требуется. В своем пятом пункте он еще на один шаг приближается к дзэну, когда отказывается от поисков истины, решая вместо этого позавтракать.

«Истинный мир» — это такая идея, которая ни на что не годна и не налагает совершенно никаких обязательств, идея, сделавшаяся бесполезной и излишней, следовательно, идея опровергнутая; уничтожим же ее! (Светлый день; время завтрака; возвращение здравого рассудка и веселого настроения; Платон краснеет от стыда; все свободомыслящие поднимают адский шум.)

Ницше не верил в истину или познание и хотел «выйти из игры». Хотя он был философом, своими речами он напоминает духовного подвижника, пытающегося по–иному взглянуть на мир. [123]

Я не хочу, говорю это раз и навсегда, знать слишком много. Уметь ограничивать познание — это тоже мудрость.

Подобно большинству учителей безумной мудрости, Ницше считал, что безудержное стремление человека к знаниям и к тому, чтобы найти во всем смысл, доставляет нам очень много страданий и делает нас мрачными и неуравновешенными.

Человек постепенно превратился в фантастическое животное, которое, чтобы существовать, должно удовлетворить на одну потребность больше, чем любое другое животное: человек должен верить и время от времени задаваться вопросом, зачем он существует; его род не сможет процветать, если не будет верить в жизнь — в то, что в ней есть определенный смысл. И снова и снова человеческий род будет выносить решение: «Есть вещи, над которыми категорически запрещено смеяться».

Ницше был одним из немногих западных мыслителей, кто поставил под сомнение притязания человека на свою особую значимость. Примечательно, что он не только догадывался, что роль человека в истории носит временный характер, но и призывал как можно скорей положить ей конец.

Человек — это нечто, что должно быть преодолено. Человек — это мост, а не итог.

Ницше изо всех сил старался умерить свое эмоциональное отношение к миру. Имей он возможность встретиться с Лао–цзы, быть может, он предложил бы несколько иной вариант новой расы людей, чем тот, к которому он призывал. Возможно, он также понял бы, как ему жить в большей гармонии с тем, что ему открылось.

Вот преимущества нашего времени: ничто не истинно, все дозволено.

В конце тропы западной философии нам удалось обнаружить кое–какую безумную мудрость. Однако она не выходит за рамки игры ума. Быть может, экзистенциалисты [124] и ушли от безапелляционности Платона, но, пожалуй, они так и не сумели избавиться от своего стремления к интеллектуальному спасению. Те немногие, кто нащупал иной подход к жизни, оказались неспособными прийти к тому состоянию благодати, которое переживали даосские и дзэнские учителя. Жан — Поль Сартр, наверное, лучше других охарактеризовал слабость позиции экзистенциализма, а также и всей предшествующей ему в течение двух тысячелетий западной философии таким коротким утверждением:

Бытию не было дано то, что ему причитается.

ГЛАВА 7

ИСКУССТВО БЕЗУМНОЙ МУДРОСТИ

Есть поэт, которому музы диктуют песни; есть художник, чью руку направляет Неизвестное, используя его как инструмент. Разум истинного художника не может ему помешать, а в его творчестве нет ни малейшего напряжения. В людях искусства нет ничего от божественного, и они могут обходиться без своего «я». Они — словно продолжение природы, а их творения создаются без участия интеллекта. Гийом Аполлинер, 1905

ИСКУССТВО КАК СПОСОБ БЫТИЯ

С того времени как первый человек взял в руки палку, чтобы, ударяя ею по бревну, отбить ритм или нацарапать на скале изображение животного, искусство давало мистериям имя и форму. Люди искусства, в качестве посредников дао, Иисуса или приверженцев абсурда, демонстрировали человечеству самую последнюю версию истины. Они заставляли безумную мудрость танцевать.

Человек, выражающий безумную мудрость в искусстве, отрезает себе ухо, чтобы его глаз был более острым, когда он будет работать кистью; обрушивает стены, воздвигнутые угнетателями, издавая вопли на напоминающем бараний рог саксофоне; танцует до тех пор, пока его тело не становится одухотворенным; сидит в нью–йоркской мансарде или на [126] горе где–нибудь в Китае и сочиняет стихи, адресованные ветру или следующему поколению; рассказывает бесконечные истории, поет песни о какой–то иной истине и кричит: «Смотрите! Такое тоже возможно».

Если бы мир был безупречен, искусства не существовало бы. Альбер Камю

Если бы я могла сказать вам, что это значит, не было бы смысла передавать это в танце. Айседора Дункан

Для деятелей искусства эстетика — то же, что орнитология для птиц. Барнетт Ньюмен

Люди искусства надевают маски всех архетипов безумной мудрости. Становясь клоунами, они превращают в искусство свое недоумение или удивление. Становясь ловкачами, они обнажают скрытые стороны нашей природы, смело вступая в мир секса, хаоса и смерти.

Становясь шутниками, они высмеивают обычаи и верования. Однако прежде всего величайшие артисты — это великие дураки.

Становясь великим дураком, человек искусства изменяет нас, возвращает нам наши чувства, позволяя нам увидеть и услышать другую реальность или эту реальность — мир вокруг нас, который мы обычно не замечаем.

Поэт — это тот, кто под всем, чему дано имя, постоянно ожидает найти нечто иное, обнаруживает между вещами скрытые связи, едва уловимое сходство. Мишель Фуко «Порядок вещей»

Люди искусства зачастую играют роль посредников безумной мудрости. Они обращаются к «другой» части нашего существа, обходя стороной замутненный фильтр рас — [127] судка, страхи и предубеждения обыденного ума. Их посещают музы или терзают собственные демоны. Переводя свой внутренний хаос и собственное видение мира на язык искусства, они бросают вызов общепринятым представлениям о реальности и создают новые.